Дело о золотой маске

Пролог

За угол очень не хотелось заходить. До колик в животе и мурашек по всему телу. Однако Итен шел: медленно, на почти негнущихся ногах, стискивая кулаки в попытке унять дрожь пальцев.

Вдох-выдох.

Не помогло успокоиться. Сердце в груди то замирало, то принималось частить.

Прикрыть глаза, постоять так некоторое время, как учил, Эрвин Мокау — старый друг отца, тоже служившего в полиции и погибшего на службе, когда Итену исполнилось пятнадцать. Эрвин пытался помочь «сыну друга», как он называл Итена, оправиться от потрясения и получше устроиться в жизни, но характерами они не сошлись. Итак-то не слишком общительный, не склонный к доверию подросток, воспринимал чужие якобы благие намерения в штыки, особенно, когда ему едва ли не приказывали поступать так, а не иначе. Удивительно, что они не разругались совсем, до сих пор переписывались время от времени, и зла на ворчуна Итен не держал, как — он надеялся — и тот на него.

Вот уже семь лет как Эрвин Мокау переехал из Гранвиля в Колоп и только потому не надрал вовремя уши «малолетнему сопляку, решившему пойти в полицию и почить, так и не став взрослым». Теперь уж, вероятно, и не надерет, даже если, как постоянно грозился в прилетавших с кшмурскими дирижаблями письмах, прибудет в столицу погулять по памятным местам.

Единственное, что Итен позволил ему несколько лет назад — помогать материально, перечисляя каждый месяц небольшую сумму, величиной в половину выплат по потере единственного родича, осуществляемых имперским полицейским управлением, и только в течение четырех лет. Эти деньги Итен не тратил, а откладывал на всякий случай. В пятнадцать он считался вполне взрослым для решения жить самостоятельно и без чьей-либо опеки, но никто не взял бы его на работу: в Челии люди, не переступившие порог двадцатилетия, могли учиться, но не трудиться и, соответственно, не зарабатывать. Официально. Но в то время Итен уже решил пойти по стопам отца и не хотел портить репутацию, случайно попавшись на мелком нарушении закона.

Эрвин уехал, но в покое Итена не оставили. На него принялись наседать благотворители с предложениями отбыть в какой-нибудь пансион до совершеннолетия, где он бы жил на всем готовом так, как самому угодно, не обременяя себя мелочными заботами вроде содержания дома в чистоте и порядке, покупки необходимых вещей и продуктов, готовки. Не по доброте душевной, разумеется. Итен должен был дать им разрешение вести за него дела и распоряжаться всеми средствами, а ведь кроме содержания от управления и Мокау, он оставался хозяином небольшого дома почти в центре Гранвиля, да и на счетах отца оставалась немалая сумма: жил тот скромно и не любил тратиться на мелочи.

Итен проявил твердость, замешанную то ли на подростковой злости, то ли на слабом магическом даре, пнувшем интуицию в верном направлении. Доброхотов он отвадил, не слушая, как поступал и в дальнейшем, стоило появиться на горизонте кому-либо с намерением осчастливить его почти даром. И ни разу не прогадал. Уже перед самым выпуском из полицейской учебки весь их курс отправили в оцепление вокруг одного такого пансиона, хозяева которого набирали сирот со всей Челии и прикладывали все возможные усилия, чтобы по достижению теми совершеннолетия не возвращать заемных средств: кого-то обманывали, подсунув поддельные документы, другим плакались, будто прогорели и умоляли не платить им за доброту и заботу черной неблагодарностью, а самых настырных убивали, подстраивая якобы несчастные случаи. Видел Итен выпускников этого заведения, привыкших жить на всем готовом и боящихся любых, даже самых смехотворных трудностей, неспособных сказать «нет», потому как тем самым могут обидеть собеседника. Комнатные цветки, а не люди. И ведь имелись среди них те, кто попал в пансион уже во вполне осознаваемом возрасте. Наверняка не обошлось без каких-нибудь ядов или артефактов, подавляющих волю и разум.

Когда мимо их оцепления проводили схваченных преступников, Итен узнал троих, наведывавшихся к нему в дом. У одного остался приметный шрам на щеке: Итен тогда рассвирепел и засветил мошеннику огненным шаром. Слабым — магического дара хватало лишь на фокусы — но ведь преступник о том не догадывался. За дверь он вывалился и убежал, сверкая подметками дорогих ботинок раньше, чем Итен успел испугаться: ведь проявлять магам подобной несдержанности нельзя.

Веселая у него была юность. И счастливая, несмотря ни на какие проблемы. Итену было слегка жаль того, что некому оставить наследство. Впрочем, почему же некому? Он составил завещание на первого сироту, возникшего бы после его гибели. Такой появился бы непременно: полицейские Гранвиля каждодневно рисковали своими жизнями.

Совет старого ворчуна не помог: со смеженными веками стало еще страшнее. Словно бы притаившееся за углом чудище вылезло оттуда, подкралось и разверзло пасть, полную острых зубов, истекающих ядом, а Итен этого и не заметил. Запахи показались острее, особенно резко выделялась соль, осевшая, казалось, на языке и лице, висевшая в самом воздухе.

«Я не хочу, — подумал Итен и сказал самому же себе: — Надо. Иначе этот кошмар не прекратить».

Все в нем боролось против необходимости идти, однако если он повернет назад, чудище продолжит убивать. Итена гнал долг даже не полицейского, а любого порядочного человека.

Ему бы остановиться и подумать, сравнить свои весьма скромные способности с бездной возможностей чудища, оснащенного острейшими зубами, превосходящего его силой и размерами, ловкостью и быстротой, а главное — магическим умением. Многократно! Рядом с представителями магических рас, люди считались практически ни на что неспособными неумехами. Они лишь учились пользоваться магией: долго и упорно, тренируясь и совершенствуясь всю жизнь. А драконы дышали ею, применяли интуитивно, скорее всего, не задумываясь, как и почему, но неизменно добиваясь желаемого.

Вага — привратник полицейского управления, прибывший на людской континент с Рептия лет пятьдесят назад — утверждал будто подобное положение вещей проистекает напрямую из человеческой любви к объяснениям всего на свете.

«Если я стану раздумывать дышу ли с помощью жабр или легких, как именно балансирует при ходьбе хвост, стоит ли ставить ступню с пятки на носок и почему, то очень скоро превращусь в снулую рыбину, — наставлял он любого неудачника-новичка, готового его слушать. — Так зачем же заучивать длинные магические формулы, если вы способны обходиться без них; к чему коверкать язык, если можете произнести заклинание мысленно?»

Итен был одним из тех, кто слушал, и находил разглагольствования рептилия интересными и не лишенными смысла. В конце концов, Вага точно знал, о чем говорил. В свое время он попортил немало крови самой Ирвине Блакарди — главе столичного управления полиции — даме со всех сторон примечательной, в обществе которой даже бывалые боевые маги вели себя тише мышей рядом с голодным котом.

Пожалуй, против дракона спасовала бы и она. У Итена же не имелось шансов: никаких, вообще. Ни силы, ни опыта, ни умений, ни, как оказалось, памяти. Учебку он не окончил лучшим, зато одним из первых в выпуске. Его дипломная работа называлась: «Навязанные намерения. Их распознавание и нейтрализация». Но! Знания, критический взгляд, оценка собственных действий и возможностей покинули его в тот миг, когда в переулке Трех фонарей на него налетела до смерти перепуганная девочка лет пяти: в рваном платье, с перемазанным кровью лицом и руками. Она прижимала к груди изгвазданного в грязи игрушечного дракончика, поджимала бледные губы и смотрела на Итена огромными ярко-бирюзовыми глазами. Глазами, которых у людей попросту не могло быть! С вертикальным узким зрачком.

Итену поразмыслить бы над тем, что ребенок никогда не убежал бы от дракона-убийцы, если бы тот не отпустил. Ему бы взять девочку за руку и отвести в участок, а не указать, куда следует бежать. И ему точно не следовало обещать остановить чудище.